Князь тишины. История человека, который молчал 17 лет
В Международный день борьбы с шумом «Сноб» публикует историю 71-летнего путешественника и активиста Джона Френсиса, который однажды решил, что произносит слишком много грубых и неправильных слов, — и замолчал на семнадцать лет. Добровольная аскеза принесла свои плоды: Джон стал экоактивистом, получил ученую степень и научился слушать, что говорят другие. Френсис рассказал «Снобу» об отторжении черных американским обществом, вспомнил расцвет хиппи, свой отказ от использования транспорта и борьбу с нефтяными разливами и объяснил, почему слова не всегда должны иметь смысл
Я замолчал в свой 27-й день рождения, когда понял, что открываю рот, только чтобы поныть или сказать гадость. Я поливал дерьмом всех, кто попадался мне под руку, хотя поливать стоило только себя.
Шел 1973 год, разгар вьетнамской войны, непростой период для США. Среди хиппи тогда в моде было движение «Назад к земле» (Back-to-the-land-movement), суть которого сводилась к тому, чтобы уходить из городов в деревни и там друг друга любить. Хорошая мечта, но воплотить ее было сложно. Мечтатели не понимали, сколько на земле работы, и когда доходили до деревень, начинались споры. Спорили все — и я больше всех, потому что у меня была ужасно низкая самооценка. Не в последнюю очередь из-за того, что я был черным: закон о гражданских правах 1964 года, конечно, поставил расовую сегрегацию вне закона, но одно дело — принять закон, а другое дело — изменить мышление людей. Даже спустя десять лет после принятия этого закона я чувствовал себя второсортным. Это сейчас у темнокожей молодежи есть герои — Барак Обама, другие политики, спортсмены, музыканты. А тогда у нас не было примеров для подражания, мы не верили в то, что можем стать кем-то стоящим. Я все время орал, самоутверждался за счет других, нес хрень и врал. Например, если кто-то говорил: «А я играю на банджо», я отвечал: «Да я в сто раз круче тебя, потому что не только играю на банджо, а еще подписал вчера контракт со звукозаписывающей компанией, понял? Нет, ты понял или нет?» — хотя никакого контракта, конечно, не было.
В день своего 27-летия я решил сделать всем подарок и помолчать. Моя девушка была в восторге. На следующий день я проснулся и понял, что не хочу говорить — не вижу в этом смысла
За год до того, как замолчать, я стал совершенно невыносимым. Это произошло после того, как я стал свидетелем столкновения нефтяных барж в заливе Сан-Франциско в 1971 году. Утечка была около 3 млн литров. Я смотрел на это пятно, на мертвых рыбок и птичек и был возмущен до предела. Особенно меня расстроили птицы: я рос в Филадельфии, и они были моими самыми большими друзьями — единственными животными в большом городе, с которыми я мог пообщаться, когда меня доставали люди. Я сказал: «Ребята, я больше никогда не сяду ни в машину, ни в другое средство передвижения с мотором», — и стал ходить пешком. Но мне казалось, что этого мало — надо еще всем рассказывать, какой я умница. И я выносил всем мозг и говорил много пустых слов. Приятели, бывало, проезжали мимо меня на машине и звали: «Джонни, запрыгивай к нам». Я отвечал: «Не могу, спасаю планету». А они: «Да ты же просто хочешь, чтобы мы чувствовали себя говном». Это была правда. И еще я думал, что, когда начну ходить пешком, все возьмут с меня пример. Я позвонил родителям и сказал: «Мам, пап, я больше не катаюсь на машине и я счастлив». Мама ответила: «Если ты был бы счастлив, тебе не нужно было бы об этом говорить».
В день своего 27-летия я решил сделать всем подарок и помолчать. Моя девушка была в восторге. Весь день я провел на пляже, молча. На следующий день я проснулся и понял, что не хочу говорить — не вижу в этом смысла. Когда ко мне обращались, я показывал жестами — рот зашит, извините.
Спустя пару недель ребята заволновались. Моя девушка стала просить, чтобы я сказал хоть слово. Папа прилетел первым самолетом, он думал, что я связался с какой-то сектой
Первую неделю всем было дико весело от того, что Джонни наконец заткнулся. А я вдруг понял, что стал слушать, что говорят другие. Это был странный опыт: раньше во время беседы я говорил сам, а потом вместо того, чтобы слушать, что говорит собеседник, готовил свою следующую реплику. Слушать собеседника? Нет, никогда.
Спустя пару недель ребята заволновались. Моя девушка стала просить, чтобы я сказал хоть слово. Я отправил родителям письмо, в котором рассказал, что молчу уже три недели и подумываю промолчать целый год. Папа прилетел первым самолетом, приехал ко мне домой, сказал, чтобы я сел к нему в машину и немедленно отправился вместе с ним в его гостиничный номер. Он думал, что я связался с какой-то сектой. Я показал папе, что пойду пешком. Когда мы вошли в его номер, он закрыл дверь, посмотрел на меня внимательно и сказал: «Ну, сынок, теперь ты можешь мне все рассказать». Я молчал.
Мне нравилось молчать — это приносило покой. Только один раз я случайно проговорился — после шести месяцев молчания наступил незнакомцу на ногу и сказал: «Извините».
С работы пришлось уйти: кому нужен музыкальный продюсер, который молчит? Но в те годы можно было прожить и без работы. Мы с моей девушкой перебрались в глубокий лес. Тогда легко можно было найти какое-нибудь жилье, хотя бы дом без воды и света. Один раз мы решили навестить друзей в Сан-Франциско — на то, чтобы выйти из леса, погулять с друзьями и вернуться, у нас ушло все лето.
Моя девушка была со мной заодно, пока я не предложил ей дойти из Калифорнии в Орегон — я собирался там учиться, хотел получить степень бакалавра по экологии. Она сказала, что это перебор, что она просто хочет кататься на машине и жить нормальной жизнью, — и я пошел в Орегон один. Я прошел 500 миль за месяц, зашел в деканат университета в Эшленде, показал там газетную вырезку, в которой была описана их программа, и объяснил жестами, что хочу принять в ней участие. Когда пару лет спустя родители приехали на мой выпускной, папа сказал: «Сынок, мы тобой гордимся, но ты уже какой год молчишь и не ездишь на машине — что ты будешь делать со своим дипломом?»
Я закинул рюкзак на плечо и отправился путешествовать. Зарабатывать деньги на карманные расходы было не сложно — можно было наняться на устричную ферму, или покосить газон, или разгрузить грузовик. О деньгах без труда удавалось договориться на пальцах.
Через несколько месяцев после получения диплома я вернулся в Калифорнию и устроился в помощники к судостроителю — я хотел научиться строить корабли. Начальнику нравилось, что я молчу, он говорил, что я его лучший ученик, потому что я умел молча внимательно смотреть за ним, понимать, повторять и не докучать.
У меня было 13 учеников и наши уроки были довольно смешные: мы собирались в круг, и я показывал все на пальцах. «Что он хочет сказать?» — «Не знаю, вроде он что-то говорит про сплошную лесосечную рубку»
Я соорудил свою первую лодку, покатался на ней, а потом пошел в Монтану, в университет города Миссула, где присмотрел магистерскую программу по экологии. За два года до этого я написал в тот университет письмо, предупредив, что приду. И когда я добрался, университет взял на себя оплату моего обучения, хотя магистерские программы стоят тысячи долларов. В свободное время я вел уроки. У меня было 13 учеников. Эти уроки были довольно смешные: мы собирались в круг, и я показывал все на пальцах. «Что он хочет сказать?» — «Не знаю, вроде он что-то говорит про сплошную лесосечную рубку». — «Да, да, сплошная лесосечная рубка». — «Нет, ребят, смотрите, он же показывает ручную пилу, а значит, говорит про селективное разреживание древостоя!»
Спустя два года я получил диплом магистра и пошел дальше.
В десятую годовщину своего молчания я захотел поговорить. Я хотел почувствовать, что молчу по доброй воле, что это не тюрьма. Я позвонил маме — она подумала, что это мой брат. Мне пришлось рассказать ей историю, которую знали только мы двое: пару лет назад мы вместе ехали на лифте, я молчал, а мама сказала: «Если бы ты действительно так сильно заботился об окружающей среде, ты бы не катался на лифте». Только после этого мама поверила, что это я.
Смешно, что человек, который долгое время болтал всякий бред, хотел дорогую одежду и машину, замолчал и много лет ходил пешком
Временами мне бывало одиноко. Но ведь одиночество — это часть человеческой жизни. Иногда я уходил в лес на пять недель, а когда выходил оттуда и видел людей, испытывал радость. Нужно научиться жить в лесу одному, научиться любить свое одиночество, тогда и другие люди смогут тебя полюбить. Если ты сам себя терпеть не можешь, чего ждать от других?
Я оставался только с теми людьми, которые принимали меня молчаливым. От других людей я уходил. Когда мое молчание становилось в тягость другим, я уходил. Бывало, что до меня докапывались в случайных барах. Тогда я просто доставал банджо и начинал играть. Или улыбался.
С девушками у меня проблем не было — они обожали меня такого молчаливого. В отношениях слова не нужны, все самое важное в них — невербальное
В конце 1980-х я дошел до Висконсинского университета в Мэдисоне — мне захотелось написать научную работу про нефтяные пятна, и я защитил по этой теме PhD. Так что когда в 1989 году случился «Эксон Вальдес» (авария танкеров компании Exxon у берегов Аляски, в результате которой в океан вылилось более 40 млн литров нефти. — Прим. ред.), меня немедленно взяли на работу в Службу береговой охраны США, чтобы я писал нормативы для сотрудников — как бороться с нефтяными пятнами. Я проработал год, уволился и пошел дальше.
Не могу сказать, что, пока я молчал, я сделал какие-то невероятные открытия. Чаще всего я просто наслаждался природой и слушал людей. Смешно, что человек, который долгое время болтал всякий бред, хотел дорогую одежду и машину, замолчал и много лет ходил пешком.
Я вышел на сцену и сказал: «Спасибо, что вы здесь». Я не узнал свой голос, рассмеялся и подумал: «Бог мой, это кто только что мои мысли озвучил?»
С девушками у меня проблем не было — они обожали меня такого молчаливого. В отношениях слова не нужны, все самое важное в них — невербальное. Когда я входил в очередной поселок, девушки довольно быстро узнавали, что я тот самый парень, который не ездит на машине и молчит, — новости прилетали из соседних деревень, которые я уже прошел. Те, которые в первую очередь думали: «Если он молчит, как же он будет мне делать комплименты?» — мной не интересовались, и это упрощало жизнь: оставались только те, которые думали: «Какой он интересный, хочу узнать его получше».
В 1990 году я дошел до Вашингтона, где меня пригласили выступить на празднике «День земли». Я вышел на сцену и сказал: «Спасибо, что вы здесь». Я не узнал свой голос, рассмеялся и подумал: «Бог мой, это кто только что мои мысли озвучил?» Мой папа, сидевший в зрительном зале, закатил глаза: «Ну, Джонни точно чокнулся», а мама закричала: «Аллилуйя, Джонни заговорил!»
Со временем я понял, что человеческая речь — как музыка, и чтобы доносить смысл, иногда достаточно такой обычной бессмысленной мелодии за обеденным столом с приятным человеком
За 17 лет я прошел страну, стал PhD, написал книгу, перезнакомился с тысячами людей, сыграл миллионы мелодий на банджо и столько узнал о планете и загрязнениях, что мне показалось, будто мне есть, наконец, что сказать. Я выступил в Вашингтоне, а потом уплыл на паруснике в Карибский залив. Я прошел пешком по всем островам, добрался до Венесуэлы, провел там пару лет, пока в 1994 году на границе с Бразилией не сел в автобус — я не хотел, чтобы и ходьба стала для меня тюрьмой, и решил, что пора двигаться дальше.
Последние 20 лет я преподаю экологию в университетах и стараюсь внимательно слушать, что говорят другие. Каждый год я устраиваю себе четырехдневки тишины. Когда я только начал говорить заново, я решил, что это будут только важные вещи. Но со временем понял, что человеческая речь — как музыка, и чтобы доносить смысл, иногда достаточно такой обычной бессмысленной мелодии за обеденным столом с приятным человеком. Если говорить только важное, сосредотачиваться только на умных вещах, то лишаешь себя концерта.